Историю рассказал Титов Михаил Антонович, партизан.
Воспоминания посвящаю потомкам.
Наш партизанский отряд № 346 дислоцировался в районе деревень Матевичи, Галынка, Васильевка недалеко от райцентра Березино. Во второй половине марта 1944 г. наша диверсионная группа, состоявшая из 5 человек, получила задание на минирование железной дороги на перегоне Могилёв-Быхов возле разъезда Красница. Стояла по-весеннему тихая солнечная погода. Днём снег превращался в «месиво», пропитанное водой. Ночью подмораживало, но наст не выдерживал веса человека, ноги проваливались и пропитывались водой, так как партизанская «обувка» пропускала воду и туда, и обратно. По партизанской зоне шли днём по просёлочным, лесным дорогам и тропам, а путь был неблизким — около 100 км в одну сторону. За плечами несли около 16 кг тола и 2 мины, у каждого по винтовке с двумя десятками патронов, по 1-2 гранаты и пятидневный НЗ из расчёта по 3-4 сухаря на день. К исходу четвёртого дня вышли по лесу к шоссейной дороге Могилёв-Бобруйск и остановились в невысоком, но довольно густом, ельничке осмотреться и оценить возможность перехода дороги. Перед нами, на противоположной стороне шоссе, в лес уходила дорога, по которой мы должны были двигаться к деревне Бовшево. Смеркалось. Не успели хорошо осмотреться, как послышался шум моторов. Подъехали две крытые машины немцев и остановились напротив нас. Мы беззвучно отошли от дороги метров на 50 в лес, за лесоповал, тянувшийся вдоль дороги, и стали, наблюдать. Немцы сошли с машин и стали рассредоточиваться вдоль дороги метров на 150 в обе стороны. Машины съехали в лес и остановились. Когда хорошо стемнело мы по-пластунски, через лесоповал, обойдя засаду немцев, медленно и беззвучно начали подтягиваться к шоссе, снег ещё не прихватило морозцем, и он не хрустел, зато вся наша одежда пропиталась талой водой с головы до пят. На кромке дороги сосредоточились и осмотрелись, благо зрение у партизан позволяло видеть и в кромешной темноте. Было тихо. Через дорогу пошёл один. Спокойно. Пошли остальные и тихонько углубились в лес, на противоположной стороне шоссе не было лесоповала. По лесу прошли около километра, и вышли на лесную дорогу, ведущую к деревне Бовшево. На дороге ни следа, только просвет в лесу. Начало подмораживать и наша одежда сверху начала замерзать и шуршать при ходьбе, издавая характерный звук. К рассвету вышли к деревне Бовшево и остановились на днёвку в глухом ельнике. К исходу дня вышли к краю леса и стали наблюдать. Немцев в деревне не было, хотя вокруг во всех деревнях стояли различные немецкие части. Ночью зашли в дом узнать, как переправиться через реку Лахва. Нам посоветовали перейти Лахву по кладке. Пошли. Вся пойма реки около 600 м. шириной от деревни до леса на противоположной сторон была залита водой, которая от мороза покрылась тонкой коркой льда. Вдали был слышен шум воды, переливающейся через кладку. По разливу пошли к переправе, ориентируясь на шум воды, ломая перед собой ледок.
Вода была выше колена. Случилось так, что я шёл на 1-2 шага впереди остальных и провалился под лёд, попав в канаву, которая преградила нам путь к переправе. С помощью товарищей выбрался на берег. Пришлось возвращаться в деревню. Излишки воды стекли с одежды, и сверху она снова заледенела, но уже более основательно, чем накануне. Переодеваться было не во что, да и некогда. Пришлось зайти в несколько домов, прежде чем узнать, где лодка. Лодку нашли в канаве, затопленную в воде. Вытащили, вылили воду и начали переправляться, но лодка держала всего двух человек, а нас было пятеро. Переправу доверили мне, так как я умел управлять лодкой. В лодку ко мне сел командир группы Корсаков Артём, как старший по возрасту, остальные гуськом шли за лодкой, иногда по пояс в воде. Так мы добрались до островка на берегу реки, и я по одному начал переправлять всех участников группы на противоположный берег в лес. Начало светать. Лодку занесли в густой ельник и спрятали, а сами по проталинкам, по участкам, залитым водой, забрались на островок в болоте, заросший ельником. Наломали лапок, набросали на снег под елью и легли отдохнуть, оставив одного дежурить. Меня, мокрого от пяток до макушки, уложили посредине, прикрыли полами одежды и прижавшись друг к другу, мгновенно уснули. Но спать долго было невозможно. Через каждые 30-40 минут поднимались для разогрева и смены дежурства. Днём пригрело солнышко, все малость пообсохли, но нежиться долго не приходилось. Привели в порядок амуницию. Куском проволоки, прихваченной по пути, стянул разваливающийся ботинок, второй «отремонтировал» брючным ремнём. Солнце садилось за вершины елей. И снова в путь по ночному лесу, а кое- где и по болоту. След в след подошли к дороге Дашковка-Бовшево, следов на дороге не обнаружили, пересекли её и направились в урочище «Медвежий двор». По пути нужно было перейти «Лисичий брод». Летом это маленький ручеёк, иногда пересыхающий. Подошли к броду, а перед нами хорошая речушка шириной 6-8 метров с ледяной водой. Нашли сухую олешину, сломали, уложили на выступавший из воды пенёк и предложили мне, как самому лёгкому, перейти на другой берег. Дошёл до середины ручья, кладочка хрустнула, и я оказался по грудь в воде. В ночном лесу решили не искать что-то покрепче, всё равно были все по пояс мокрыми. Пошли вброд, и снова ночной мороз сковал нашу одежду. Было уже далеко за полночь. Решили снова остановиться на днёвку в густом ельнике в урочище. Остаток ночи и день прошли тихо. С наступлением темноты пошли в направлении к «Валовой дороге», идущей из деревни Лежневка к шоссе, благо все стёжки-дорожки двоим из группы были знакомы с детства. К дороге вышли безошибочно, почти к опушке леса перед деревней. За зиму с поля к опушке намело порядочно снега и дорога превратилась в ледяную колею, из которой машина, едущая по ней, ни съехать, ни затормозить не сможет. По дороге вышли в поле, почти освободившееся от снега. По пути я обратил внимание на сосновую ветку, лежащую в колее и значительно потёртую колёсами автомашин. В голове мелькнула мысль: «Лучшего места для мины придумать нельзя». Как только сошли с дороги в поле ноги погрузились в твань по голень. Идти было трудно, но на это никто даже не обращал внимания. Впереди была цель: седловина железной дороги между Красницей и Башкировым переездом.
Поле перешли, хорошо разогревшись вышли на ложок перед насыпью. Осмотрелись. Тишина. Один вправо, другой влево, трое на откос насыпи. Нашли стык рельсов на правой ветке из Могилёва, по ней шли гружёные составы в сторону фронта. В торце шпалы заложили около 13 кг тола и наверх установили мину, подклинив её кусочком гравия под шпалу. Раскоп засыпали и тщательно замаскировали. Обратный путь в родной лес был тот же, но казался гораздо легче, и мы прошли его вроде быстрее. Вошли в лес правее дороги метров за 250-300, опасаясь оставить следы грязи с ног в ледяной колее. В колею вошли с низкорослого ельничка и по ней прошли до сосновой ветки. Заканчивалась ночь. Поднялся негустой предрассветный туман, и мы с Корнеевым Гордеем под сосновую ветку заложили около 3 кг тола и мину, замаскировав их крошевом льда. Начало светать и мы тронулись в путь искать место погуще для днёвки. Но не успели отойти от кромки леса, как послышался взрыв со стороны железной дороги. Мина сработала. Начали углубляться в гущу леса, хорошо рассвело, за спиной послышался приглушённый лесом взрыв — сработала и вторая мина. Ходили не зря. Для днёвки нашли невысокий, но очень густой ельник. Но предварительно решили проверить результат взрыва на железной дороге. Подыскали здоровенную ель, возвышавшуюся над лесом. На неё взобрался Савицкий Анатолий. Через поле хорошо просматривалась седловина железной дороги. Мина взорвалась под паровозом, который передом съехал в откос. Первые три вагона сошли с рельсов, но остались на насыпи. Скорость движения состава была очень мала. День провели в ельничке, не поднимая головы, даже часовой. Всё внимание сосредотачивалось на звуках. Но ничто не нарушало привычного гомона леса. День клонился к вечеру. Прежде чем тронуться в обратный путь, решили проверить, что сделала вторая мина. Не спеша, пошли по лесу. Начала опускаться ночь. К месту закладки мины подошли в полной темноте. Начала просвечиваться опушка леса, и мы увидели тёмное захламленное пятно на месте взрыва. Под ногой одного из нас хрустнула веточка и тут же раздалась, автоматная очередь. Все встали за деревья. Пули не посвистывают. Фриц с перепугу не сориентировался на звук. Последовала команда уходить при звуках выстрелов. Тишина. Стоим за деревьями, часовой не выдерживает и снова раздаётся автоматная очередь. Бежим. Снова тишина. Стоим, но часовой не выдерживает гнетущей тишины леса и снова стреляет. Опять бежим. Стрельба прекращается, и мы переходим на тихий и осторожный, почти беззвучный шаг. Тогда мы достоверно и не узнали результатов взрыва, только поняли, что на мину наехала грузовая машина и немцы оставили часового для охраны погибших. Так и отчитались в отряде о результатах диверсии. Только много лет спустя, проезжая мимо этого места с жителем деревни Лежневка, я сказал, что здесь мы взорвали машину. И он поведал, что весной 1944 года здесь сгорели сразу 2 машины немцев охранной части СС, которая дислоцировалась в Лежневке. Это были «наши знакомые», возвращавшиеся из очередной засады. Переднюю машину взрывом отбросило назад, а задняя не смогла затормозить в ледяной колее, подъехала под переднюю, и обе сложились в один костёр полыхавшего бензина. Мы тронулись домой. Но и обратная дорога, особенно её начало, была не из лёгких. Снова в ночной темноте «Лисичий брод» — мокрые выше пояса, порванная обувь, еле державшаяся на ногах и пустые вещмешки — кончился наш НЗ: ни сухаря, ни крошек от сухарей. К месту, где спрятали лодку, пришли на рассвете, но от лодки и следа не осталось, Исчезла. Облазили всё вокруг, но лодки так и не нашли. Пришлось ждать и наблюдать за окружающим. Прошло уже 4 дня, как мы съели последний сухарь, осталась лишь щепотка самосада, перемешанная с дубовыми листьями, но ни клочка бумаги. И тут я вспомнил: в нагрудном кармане гимнастёрки лежат метрики, 17 лет свидетельствовавшие о моем рождении. А в 6-7 км была Дашковка, там родные, о чём тоже засвидетельствовано в документе. Разорвали мои метрики по квадратику каждому и скурили. Первый раз в жизни затянулся и я, больше не смог. Дыхание перехватило, а из глаз слёзы покатились градом. Едва отдышался, но на душе стало спокойнее: никаких документов. Голод донимал основательно. Начали искать пропитание. Из-под снега вытаяла кислица, но утолить голод ею было невозможно. В желудке горело и от голода, и от кислицы. Я вспомнил, что в детстве за шалости отец обещал накормить меня «берёзовой кашей». Очистил верхний слой коры молодой берёзы и добрался до светло коричневого крупчатого слоя, попробовал жевать, но «берёзовая каша» не жевалась и переседала в горле. Пришлось отказаться от «каши». Зато берёзовый сок был хорош. Но надо было выбираться — прифронтовая зона, кругом были немцы. Начали вязать плот из сухого олешника, который смогли найти и сломать.
За день собрали плот, связали тонкими свитыми березочками, перенесли к скрытой заводи. Время подходило к исходу дня, но солнце стояло еще довольно высоко над горизонтом. Командир группы Корсаков Артем говорит мне: «Ты умеешь управляться плотом, ты знаешь Бовшево, тебе и плыть за лодкой». «Но ведь ещё день, надо бы плыть притемком и вдвоем», — ответил я. «День клонится к вечеру, если и были немцы, они уже уехали. Вдвоем вас плот может не выдержать. Езжай!» И я поехал. Переправился довольно быстро. Плот был легким и маневренным. Сразу направился в хату, в которой уже был много раз. Здесь жила двоюродная сестра моего отца тетка Грипина. Подошел к дому по огороду, как мне казалось, скрытно, но к моему приходу все они высыпались во двор и встретили меня с большой радостью и страхом. Разговаривать было некогда, надо искать лодку. Но все же зашли в дом. О лодке они ничего не знали. Был второй день пасхи, и тетушка мне вручила пасхальный кулич — круглую булочку из грубой муки с отрубями с полкило весом. Есть не стал, ведь кулич был для всех. Засунул за пояс и пошел в дом хозяина лодки. В доме сказали, что отец ушел «провожать» пасху в конец деревни к Косичам. Я направился в конец деревни, но не прошел и сотни метров, как увидел 6 человек идущих по улице, и среди них был хозяин лодки. Подхожу. «Здравствуйте», — в ответ ни слова. Все остановились. И вдруг один из них кроет меня матом и бросается ко мне. Молнией мелькнула мысль, что стрелять нельзя, так как свои и без оружия, лучше убегу. Развернулся и бежать. На ходу оглядываюсь и вижу, что он протягивает руку к моей винтовке и не целясь нажимаю на курок. Выстрел. На лице нападавшего от левого глаза по виску кровавый след пули. Нападавший падает с натяжным ревом. Ударяю ладонью по затвору, но затвор не открылся, второй сильный удар, затвор срываю, но гильза не вышла. Видя мою заминку, четверо мужиков взяли меня в полукольцо. В мгновение рука в карман и граната РГД с осколочным чехлом уже на боевом взводе у меня над головой. По телу прошла горячая волна, как разряд электротока. Нападавшие остолбенели и тут же их, как ветром сдуло. Ни нападавших, ни ротозеев. Раненый тоже увидел обстановку и с жалобным воем ползет на четвереньках к плетню. Обхожу его с винтовкой в левой и гранатой в правой руке, перепрыгиваю через плетень и бегом возвращаюсь к плоту. На ходу ставлю гранату на предохранитель, возвращаю патрон в патронник и закрываю затвор. Как переправлялся по разливу и через Лахву не помню, но как только переплыл стремнину почувствовал, что плот тонет и воды уже по колено. Прыгаю в воду и иду к лесу. У кромки воды меня встречает группа. Докладываю о случившимся и протягиваю пасхальный кулич. Не успел я закончить доклад, а кулича уже нет и мне не оставили ни крошки. Стало горько. Не ел, нес всем и не получил ни кусочка — решили, что это их доля, а я свою съел. Как потом выяснилось, напоролся я на группу среди которых были и самооборонцы. В конце войны и такие были на границе партизанской зоны. Уже начало хорошо темнеть, и все направились в густой ельник на место стоянки. Пришли и расположились на ночевку, меня даже дежурить не назначили. Намаявшись, заснул, как убитый, даже ночной холодок не донимал. На заре поднялись и начали сооружать на берегу затоки новый плот уже с расчетом на двоих человек.
К сумеркам плот был готов, со скрытой заводи вывели его на разлив, и мы с Гордеем в темноте поплыли к Бовшево искать лодку. С горем пополам переправились, плот намок и начал тонуть. Подошли к дому в деревне, постучали в окно, во двор вышла женщина. Расспросили, есть ли в деревне немцы, немцев в деревне не было. Попросили поесть. Вынесла она нам по холодному картофельному блину. В одно мгновение блины были съедены. До чего же вкусными они были! Но о лодке она ничего не знала. Пошли на другой конец деревни искать дом, у хозяина которого брали лодку. Но не прошли и половины деревни, как впереди мелькнули тени. Пароль!!! Получили ответ и сами ответили, но наш пароль устарел. Обменялись новым. Разговорились и узнали, что их диверсионная группа только что переправилась через Лахву, и лодку оставили в канаве. Нашей радости не было границ. Нашли лодку. Гордей ушёл в деревню искать пропитание, а я поплыл к месту стоянки. Надо было спешить. Один сел в лодку, остальные пошли вброд до стремнины. По очереди всех перевёз через реку и дальше пошли вброд за лодкой. Переправились, лодку затопили в канаве. Здесь же встретили Гордея с провизией: кусками хлеба и холодной картошкой. На ходу стали перекусывать, давясь вкуснейшей пищей после пятидневной голодовки. Хорошо, что её было мало! Иначе было бы очень плохо. По пути зашли в дом к моей второй тете Татьяне. Ещё немножко перекусили и главное: она нашла поношенные, но ещё довольно крепкие сапоги и сухие портянки. Моя обувка исчезла в печи, чтоб и следа от неё не осталось. На переход шоссе уже не было времени, забрались в лес и устроили днёвку. К сожалению, весенняя погода очень переменчива, пошёл снег с дождём, снова вымокли до нитки. Кое-как дождались ночи и тронулись в обратный путь домой. Погода улучшилась. Начали подсыхать и назад путь был полегче, да и веса за плечами поубавилось. К концу 21 дня вернулись домой в деревню Васильевка. Командир группы пошёл в штаб отряда с отчётом, а нам командир отделения Сморгун Иван, на радостях, что вернулись, устроил долгожданную баньку! И вот что удивительно, ни один из нашей группы, после всех невзгод, даже не кашлянул! Только у Гордея всё тело покрылось чирьями. Обратились к бабке, и она посоветовала погреть его на солнышке. За банькой настелили соломы, обставили кулями и на подстилке занесли туда Гордея, раздев его, как мать родила. Кончилась неделя нашего отпуска, и мы снова пошли на задание и Гордей с нами, как новенький, старая «шкурка» слезла вместе с чирьями.
Прошло почти 70 лет, но это задание осталось в памяти до мельчайших подробностей. И сейчас, вспоминая, даже сам себе задаю вопрос: «А под силу ли это человеку и было ли это?!». Оказывается под силу, и это было.
P.S.
Железнодорожный состав состоял из паровоза и 5 вагонов. Почему-то впереди паровоза не было платформ, груженных щебнем. При взрыве паровоз свалился в откос и уперся передом в землю, но не опрокинулся, тендер остался на насыпи. 3 вагона сошли с рельсов, но остались на насыпи, а 2 последние похоже было остались на рельсах. Взрыв привел к задержке подвоза к фронту грузов дня на 2-3 и повреждению паровоза. Результаты взрыва второй мины были более продуктивны. В крытую машину в кузов вмещалось в среднем около 25 человек плюс 2 в кабине. В двух машинах — взвод около 50 человек. Закрыть участок дороги 250-300 метров в ночное время надо около 50 человек, через каждые 5 метров. При взрыве противотанковой мины (3 кг тротила) в кабине гибнут оба. В закрытый кузов первой машины врезается вторая машина, закрывая выход. Все находящиеся в кузове, убитые, раненые, живые и двое в кабине второй машины оказались заблокированы в охваченной пламенем машине. В кузове второй машины вероятность гибели была меньшей. В целом при взрыве погибло более 30 фашистов. Поэтому немцы не повезли столько трупов в деревню, а сложили на опушке леса и поставили часового. После войны мой пассажир нашел на пепелище сгоревших машин серебряный браслет от ручных часов, т.е. пламя было сильным, и трупы обгорели основательно, до неузнаваемости.
