Информацию предоставила Таисия Георгиевна Бобкова, племянница Андрея Александровича Тринченко.
Андрей Александрович Тринченко родился 17 августа 1913 года в деревне Кашаны Кричевского района Могилевской области в семье колхозников.
С 1921 по 1928 годы Андрей учился в начальной школе в деревне Кашаны, потом в семилетке в деревне Малятичи. В 1928 году поступил в Кричевскую профтехшколу и учился до 1932 года. По окончании которой Андрею Тринченко была присвоена квалификация слесаря-токаря IV разряда.
В 1932 году работал на машиностроительном заводе в городе Горловка на Донбассе, учился в вечернем горном техникуме.
В 1936 году Андрей Александрович Тринченко был призван в армию и прослужил 25 лет и 10 месяцев. С 1936 по 1937 годы обучался в школе младшего начальствующего состава, с 1939 по 1944 годы — обучение в Академии бронетанковых войск им. М.В. Фрунзе.
Во время ВОВ участвовал в обороне г. Москвы, служил заместителем начальника 533-й ПАРЭБ (подвижной армейской ремонтно-эвакуационной базы) 2-го Прибалтийского фронта, участвовал в войне с Японией в составе 1-го Дальневосточного фронта.
С 1945 года служил в 109–м полку 10-й механизированной дивизии, дислоцировавшейся в Северной Корее, потом в Приморье, Забайкалье, на Сахалине, Камчатке, Чукотке. Закончил службу в 1962 году в звании инженер-полковника.
С 1962 по 1990 годы работал инженером в отделе оборудования Черниговского производственного объединения «Химволокно».
А.А. Тринченко вспоминал: «Еще в 1938 году в армейской среде явственно ощущалось понимание неизбежности войны с Германией. Меня, младшего лейтенанта, направили на подготовительные курсы при Киевском Доме офицеров Красной Армии для сдачи экзаменов в военную Академию. Из восемнадцати слушателей курсов в академию бронетанковых войск поступило только шесть человек, в том числе и я.
Когда началась Великая Отечественная война, я был курсантом бронетанковой Академии в Москве. Война внесла свои жесткие коррективы в установленный порядок обучения. Из курсантов инженерно-танкового факультета, слушателем которого я был, сформировали оборонительный батальон. Задача батальона — оборонять столицу от налетов фашистской авиации. По ночам курсанты дежурили на крышах зданий, уничтожали светящиеся авиабомбы (САБы), сбрасывали с крыш зажигательные бомбы (их звали «зажигалками»), чтобы не допустить пожаров. Вначале пытались даже стрелять по немецким бомбардировщикам и истребителям из пулеметов «Максим», устанавливая их на специальные вращающиеся приспособления. Но разве мог пулемет поразить цель на большой высоте? Очень скоро от этой затеи отказались. Немецкие светящиеся бомбы сбрасывались на парашютах. Бомба, медленно падая, освещала окрестности жутким белым светом. Этот страшный свет усиливал страх москвичей от пожаров, бомбардировок, обстрелов.
С крыши Лефортовского дворца, где дежурили курсанты, город просматривался до Воробьевых гор. Казалось, полыхало все небо и вся Москва. Видно было, как сотни прожекторов с земли высвечивали немецкие самолеты, помогая зенитчикам стрелять по целям. Можно было видеть, как советские истребители ЛА-5, И-16 (их прозвали «ишачками» за небольшой размер и подвижность) вступали в неравный бой с тяжелыми немецкими бомбардировщиками и истребителями. Массированные бомбардировки, объявление Москвы с 19 октября 1941 года на осадном положении, придвинувшийся в ноябре 1941 года к самой столице фронт дали основание паническим настроениям в Москве. Наш батальон переориентировали на решение очередной задачи — преградить путь бегству из Москвы чиновников, поддавшихся панике. В помощь каждому курсанту прислали по 5—6 солдат, и эти небольшие отряды дежурили на горьковском шоссе, где был самый густой поток эвакуировавшихся. В этом потоке надо было отсеивать тех, кто не должен был бросать свой пост в столице. Удиравших чиновников определяли по документу: разрешением на выезд из города служил штамп «1941» красными чернилами на второй странице паспорта. Без такого штампа машины, как легковые, так и грузовые, заворачивались в город. Если ехавшие не подчинялись команде, покрышки колес прокалывались, машину опрокидывали на обочину.
За участие в обороне столицы я, по сути дела еще студент, был награжден орденом Красного Знамени и медалью «За оборону Москвы».
В ноябре 1941 года мы, курсанты, подготавливали станочное и лабораторное оборудование академии к эвакуации в город Ташкент Узбекской ССР. В Ташкенте я проучился до лета 1942 года, а затем меня направили на производственную практику на Челябинский тракторный завод.
Наконец, мы начали погрузку оборудования Академии для эвакуации в тыл в город Ташкент. Погрузка проходила на станции Люберцы под обстрелом и бомбардировками. Спасали наши зенитчики. Благодаря им эшелон понес минимальные потери. Утром мы обнаружили около одного из вагонов неразорвавшуюся авиабомбу. Саперы ее обследовали, оказалось, что в бомбе отсутствовал запал. Бомба была чешского производства, и все решили, что чехи специально выпустили бракованную продукцию. Спасибо вам, чешские друзья!
Недолго пришлось курсантам инженерно-танкового факультет учиться в аудиториях эвакуированной Академии. Летом 1942 года я вместе с товарищами был направлен на Челябинский тракторный завод, который выпускал вместо тракторов танки. Мы участвовали в сборке новых танков, тщательно изучали характеристики боевых машин, а затем были отправлены на Западный фронт в Калининскую область. Молодые офицеры хорошо представляли себе значимость производственной практики. Ведь ни одни танк не возвращался из боя без повреждений. Если б поврежденные танки не ремонтировались, промышленность не смогла бы обеспечить армию боевыми машинами. Поэтому так важно было создать мобильную инженерно-техническую службу для эвакуации с поля боя и ремонта вблизи от мест боев военной техники, в первую очередь танков. В одной из подвижных танково-ремонтных баз (ПТРБ) я начал свою боевую практику. Первое задание было вроде простым: доставить в 101-й танковый корпус три цистерны с горючим. Но оказалось все не так просто. Дороги после проливных дождей превратились в канавы с непролазной грязью. Продвигались с трудом. Вдруг впереди мы увидели ползущего из болота человека. Это был окровавленный боец с перебитыми руками и ногой. Бойца привязали к полке одной из цистерн и доставили в медпункт. Но медсестра отказалась его принять, гангрена рук и ног солдата сделали его обреченным. Как я ни уговаривал медсестру, та стояла на своем. Пришлось раненого оставить у входа в санитарный пункт. Вот такой страшной стороной показала себя война.
Двинулись дальше, а там столпотворение на переправе через реку Вазузу. Все стремились скорей переправиться и при этом использовали кулаки, оружие, ругательства. Только к вечеру цистерны были переправлены. Но за рекой грязь оказалась настолько топкой, что и трактора в ней застряли. Пришлось идти пешком километров пять, чтобы найти помощь.
И вот началась наша боевая практика на передовой. После того как немцы были отброшены от Москвы, наступление Красной Армии приостановилось. Но раз за разом танки на передовой шли в атаку, чтобы отодвинуть немцев еще дальше. К сожалению, атаки были безуспешными. Танковые соединения несли большие потери. Так, из 65 танков 101-й танковой бригады, где я проходил практику, в строю осталось не более 19 танков, остальные либо подорвались на минах, либо были сожжены или подбиты вражеской артиллерией.
Обычно поврежденные танки эвакуировали с поля боя ночью, но это не мешало немцам вести минометный обстрел места эвакуации. При этом погибало много ремонтников, моих товарищей. Покореженные танки доставлялись на сборные пункты аварийных машин (СПАМы). Там решали, пустить машину на запчасти или ремонтировать. Страшно было работать под обстрелом, но еще страшнее было вытаскивать из машин останки сгоревших живьем танкистов. Жуткий запах горелого человеческого тела преследовал нас и после войны.
Почему же потери были столь велики? На конкретном примере одного боя я пытаюсь ответить на этот вопрос. Итак, отремонтированный танк Т-34 под командованием бывшего студента Ленинградского технологического института лейтенанта Лебедева в числе других рванулся в атаку. На предельной скорости танк приближался к переднему краю противника. И вдруг машину подбросило вверх, мотор заглох, танк нарвался на мину, т.к. поле не было разминировано. Вот первая причина неудачных танковых атак — неразминированные поля. Я с горечью наблюдал, как отремонтированный мною танк вышел из строя, так и не вступив в бой. На моих глазах погиб командир взвода Лебедев, который попытался выбраться из танка через верхний люк. Лебедева прошила пулеметная очередь. Почему экипаж не воспользовался люком в днище танка? Потому что на мягком грунте танк оседал и расстояние между днищем и землей становилось слишком малым, чтобы им можно было воспользоваться. Вот еще одна причина людских потерь — определенные недоработки в конструкции.
Приказ №325 Верховного Главнокомандующего в значительной степени исправил положение. В приказе, наряду с другими предложениями, указывалось на необходимость изменения тактики танковых атак. Новая тактика предполагала первоначальный прорыв пехотой хотя бы небольшого участка обороны противника, в этот прорыв устремляются танки, чтобы расширить, углубить линию прорыва. К тактическим изменениям были добавлены и некоторые изменения в конструкции танка. Воевать стало легче.
Практика курсантов на переднем крае продолжалась. Как и многим другим курсантам, мне не удалось избежать ранения и контузии. Было это так: рядом с ремонтной базой разместилась для атаки батарея реактивных минометов — «Катюш». 18 стволов батареи превратили позиции немцев в один сплошной пожар. Батарея, сделав свое дело, быстро покинула позицию. Через некоторое время очнувшиеся немцы ответили залпом своих орудий. Я почувствовал резкую боль во лбу, а рядом раздался страшный крик командира ремонтного взвода Никитина. Подбежавшая медсестра увидела, что в ноге у Никитина торчит поблескивающий черным металлом осколок немецкой мины. Вытащить застрявший в кости осколок женщине не удалось. Забинтовала ногу вместе с осколком и только потом обернулась ко мне, а у меня из раны на голове хлестала кровь. Рану медсестра стянула специальными металлическими скобами и перевязала. А у Никитина в госпитале пришлось отнять ногу. Вот так закончилась моя производственная практика.
В августе 1943 года наша академия возвращается из эвакуации из Ташкента в Москву. 25 сентября 1944 года моя учеба закончилась и я получил диплом инженера-механика танковых войск. А уже 26 сентября получил назначение на должность заместителя начальника ПАРЭБ (подвижной армейской ремонтно-эвакуационной базы). Семь месяцев личному составу базы пришлось укомплектовывать сложную систему ремонтно-эвакуационной базы. Наша база должна была обслуживать части и соединения Прибалтийского фронта. К началу мая 1945 года база была полностью укомплектована, но поступил новый приказ – отправляться на Дальний Восток. Погрузили имущество и оборудование базы в вагоны и ждали подачи паровоза. Но тут стало известно, что паровоз в ближайшее время не подадут, поэтому офицеров отпустили на сутки в Москву. А было это 8-9 мая. Победа! И мы, того не ожидая, в День Победы оказались в ликующей, салютующей, счастливой столице, в самом эпицентре праздника.
Каждый военный, от рядового до офицера, воспринимался москвичами как герой-победитель. Что тут было! Ликующая толпа обнимала, целовала, носила нас на руках в прямом смысле слова. Центр праздника, конечно же, Красная площадь Москвы. Здесь всех угощали «фронтовыми» ста граммами. Стояли походные полевые кухни, готовили для всех «фронтовую» кашу. Кругом поют, танцуют, плачут. Не описать словами, что происходило вокруг! Наконец мы с моими товарищами вырвались из этого круговорота и направились в гости к сослуживцам офицерам-москвичам. Снова песни, танцы, застолье, здравицы в честь Победы. Я вспомнил, что в Лефортово живет семья моего друга, однокашника по академии капитана Левина Эммануила Михайловича. Решил туда подъехать, а вдруг Эмка (так мы его звали в академии) дома. Едва я нажал кнопку звонка на двери знакомой квартиры – дверь тотчас открылась. На пороге стояла Валентина, жена Эмки, как будто ждала кого-то. Увидев меня, она разрыдалась, а успокоившись немного, сказала: «Андрюша, я только что получила похоронку. Эмка погиб смертью храбрых под Кенигсбергом». Вот так горе и счастье пересеклись в этот славный день 9 мая 1945 года.
А потом я отправился к своему земляку Кириллу Мироненко, с которым мы вместе провели детство и юность в деревне Кашаны и в городе Кричеве, что на Могилевщине. Он служил в одном из управлений Министерства обороны Советского Союза. Кирилл уже успел к этому времени побывать на родине в Кашанах. Как горько и радостно одновременно мне было услышать рассказ Кирилла. Радостно от того, что все мои родные, бывшие в оккупации, живы -отец с матерью, две сестры, младший брат и маленькая племянница. И горько от того, что вся большая деревня была сожжена немцами при отступлении, в том числе и дом моей семьи. Уцелела лишь хата моего деда Лукаша. Уцелела, потому что дед Лукаш построил дом не в общую линию («красную») с остальными домами, а в метрах двухстах от улицы, в глубине усадьбы. Немец с факелом, поджигавший хаты, то ли побоялся, то ли поленился подойти к дедовой хате, и она уцелела. В ней после ухода немцев нашли приют несколько семей погорельцев.
До утра 10 мая мы с сослуживцами гуляли по праздничной Москве, смотрели грандиозный салют. Но надо было возвращаться на базу. Еще пять дней мы ждали отъезда. Наконец 16 мая наш эшелон тронулся, и мы двинулись на Дальний Восток. Но праздник Победы не кончился. Эшелон двигался медленно, пропуская платформы и вагоны воинских частей, направляющихся, как все понимали, на войну с Японией.
Наконец прибыли в район дислокации базы около города Уссурийска в Приморском крае. Так началась моя служба в Управлении Командующего бронетанковыми войсками Приморской группы войск, с начала боевых действий с Японией, реорганизованной в 1-й Дальневосточный фронт. Меня ждала еще одна война и еще один салют Победы.
С июля 1945 года началась интенсивная подготовка к операции против Японии. С нашей стороны в войне должны были участвовать 1-й, 2-й Дальневосточные, Забайкальский фронты, Тихоокеанский флот, Амурская флотилия и войска Монгольской Народно-Революционной Армии. Это были танковые, танкосамоходные, мотоциклетные, артиллерийские и зенитно-артиллерийские полки и дивизии. Во всех этих многочисленных частях и подразделениях начались тщательные проверки. Проверялись укомплектованность войск механиками, водителями, офицерским составом, знание ими техники, ее эксплуатации и ремонта. Самым тщательным образом проверялась сама техника. На танкодромах отрабатывались способы преодоления естественных и искусственных (ежи, надолбы, противотанковые рвы и т.д.) препятствий. Мы проверяли также укомплектованность боевых машин вспомогательными средствами для проходимости танков в сложных условиях – это бревна, тросы и другие средства. Учитывалась также обеспеченность экипажей средствами обогрева. Мне помогал опыт службы в танковых войсках, полученный в 1941 году во время боевых действий против немцев под Москвой.
Проверялась также укомплектованность запасными частями бронетанковых соединений. После всесторонних проверок начинался разбор обнаруженных недостатков, устанавливались жесткие сроки ликвидации этих недостатков. Работать приходилось напряженно, часто не хватало времени на сон.
В ночь с восьмого на девятое августа передовые группы первой Приморской армии перешли границу и уничтожили японские пограничные заставы. Ранним утром девятого августа парашютный десант наших войск нейтрализовал вражеские аэродромы. Инициатива была у нас. Я в это время двигался в составе колонны штаба первого Дальневосточного фронта. Наш фургон ЗИС-5 и мотоцикл М-72 с двумя пассажирами замыкали колонну. Водитель мотоцикла нарушил приказ и вырвался далеко вперед, чтобы быстрей прибыть в пункт назначения – станцию Пограничная. Быстрее не получалось: мотоцикл попал в серьезную аварию, водитель и двое пассажиров были тяжело ранены. Нам пришлось погрузить раненых и мотоцикл в свой фургон и вернуться в Уссурийск в госпиталь. А ночью, когда я и водитель фургона двигались вперед, чтобы догнать колонну, несколько японцев, отбившихся от своей части, бросили в наш фургон термитную гранату. Машина запылала. Огонь подпалил нам волосы и руки, но мы успели выскочить. Я захватил только планшетку с картой, полевую сумку с документами и оружие. К моему большому сожалению, сгорел мой дневник или, лучше сказать, фронтовые записки, которые я начал вести с первого дня войны и всегда держал при себе.
Об окончании военных действий с Японией, а значит и об окончании Второй мировой войны, я и мои товарищи узнали около города Муданьцзян, что в нескольких сотнях километрах от Уссурийска. После сообщения по радио о капитуляции Японии без всяких команд и приказов начался салют Победы из всех видов оружия. Стреляли даже из танковых пушек. Грохот от салюта усиливало эхо в сопках.
Все. Войне пришел конец».
Андрей Александрович Тринченко награжден орденом Красного Знамени, орденом Красной Звезды, орденом Отечественной войны, медалями «За оборону Москвы», «За боевые заслуги», юбилейными медалями.
Андрей Александрович Тринченко присвоены звания: Ветеран Великой Отечественной войны, Ветеран Вооруженных сил СССР, Ветеран труда, Ветеран ЧПО «Химволокно», ударник коммунистического труда.
